Автобус

— По-первости ошалели мы маленько, — шамкал беззубым ртом дед Лукьян. — Знамо: втреть подняли проезд. Осерчал народец, погудел. Ладно. Баба одна ехамши, швея с Дому Быта. По-старому заплатила, ссадил её водитель, ещё и мелочь вдогонку кинул. Осерчал народ, вышел с транспорту.

И стала у нас блокада. В автобус там али транвай ни ногой. Все, кто кого знает, на машине ай на велосипеде, а обязательно подвезёт. Пешком стали много ходить. Перезнакомились все. Убытки какие понесли транспортники — страх сказать. Дорожники то тротуар перероют, то снегу нанесут. Чтоб, значит, в автобусы лезли, язви их. Потом уж по всей стране пошло, священник один поддержал и углубил, Королёв ему фамилиё, а звать Мартын. Держали бойкот 381 день, так-то!

— И что, дедушка, победили супостата? — затаила дыхание Любочка.
— Держи карман шире, — сплюнул дед. — Ещё на треть подняли за проезд и штрафы ввели.
— Какие штрафы, деда?
— За частный извоз на велосипеде, за хождение по тротуарам и собирание больше двоих. И ещё за отрицание общественного автотранспорта.
— И за прямохождение? — озорно засмеялась Любочка.
— Не, за прямохождение позже. Это как Мартына в заграничном трактире пымали, как он хабургер ел.
— Это помню, на истории рассказывали. Мартын-раскольник, первого его на кол посадили.
— Первого на Посадской. На Ленинской уж скока садили!
— А! — догадалась Любочка, — она потому пешеходной называется?
— Смекаешь, — подмигнул Лукьян. — Вся в папку покойного.

— Не пойму, — девочка оторвала ручонки от пола, попробовала пройтись, но, пошатавшись маленько, вернулась к обычной позе. — Как вы на ногах-то ходили? Неудобно же.
— Неудобно. Сам вижу теперь.

— А Петька, — зашептала в самое ухо Любочка, — говорит, что это коты нас на колени поставили. Что за коты такие, каких мамка в гуляш кладёт?
— Дурак твой Петька, — хмыкнул дед. — На чатвереньки, эт в-первых. Не на колени. Сами стали, в-вторых. Чатыре хорошо, две плохо, ну!
Девочка просияла.

— Своеволия раньше много было, — продолжал Лукьян. — Хочешь антобусом ехай, не хочешь — транвай бери али пешком. А то вообще дома сиди. Порядка нет, казне убыток. Таперя чаго: понедельник — в ГРИНН будь добр посетить, вторник — на Цветаева. Всё расписано на всю неделю. Егда на каком маршруте замена, помёр ай колование, за три дни предупредят, красота. Потому и живём, котов жуём! — дед прижал нос внучки.
— Не то что в ихней Америце! — воскликнула Люба и привычно отсалютовала от почек в ноги.

— Дед, — зашептала Люба. — А тебя сильно ругали-то за пешеходство? Ну, тогда?
— Не, не сильно. По колено только и окоротили. По-божески вышло.

— Православные, ГРИНН-то кому надо было? — крикнул водитель автобуса.
— Нет, милый, нам только время отбыть!
— Вот и мне. Ладно, посидим ещё

— Было время и вправду ездили, — почесал протез дед. — Одно мучение, дороги-то сама знаешь. И бензину расход. Теперь лучче стало.
— Точно. Нам на физике рассказывали. Это когда про инерциальные системы было.

Щелястые двери автобуса внезапно распахнулись, с улицы раздались крики:
— Накатались уже, выходь давай. Нам тут што, до ночи загорать? Вылазь!
— У меня график, — развёл руки водитель. — Я от него отступать не стану, мне и штраф ни к чему, и ноги не лишние.
В толпе угрюмо засмеялись.

Дед с внучкой прокатились по деревянному настилу над разрытой траншеей теплотрассы, и Любочка, оставив старика немного позади, заспешила к дому. Хорошо жить недалеко от конечной: четыре остановочки всего, мигом добежали.
— Как, накатались, что ли? — крикнула с балкона пятиэтажки мама с половником в руках. — Давайте уже, прыгайте скорее к столу, кушать будем.
— Что на обед-то, мам? — облизнулась Любочка.
— Что что… Суп с котом! И гуляш вкуснющий, давайте скорее.
— Бежиииим!