Почему и зачем дают медали

Я никого спасать и не думал — я просто пошел пить пиво, а даже и не пиво пить шёл — так, чтобы воскресным вечером у компьютера не сидеть, вышел.

И я это пиво даже и начал пить, и оно было холодное и как-то хорошо на меня подействовало, потому что я себя таким бодрым почувствовал, немного и счастливым, и я даже уверял, что вот лето ещё и не кончилось, а у меня уже все дела поделаны, дальше только монотонная мясорубка, а думать уже и ничего не надо, всё придумано, вот что.

И я до того как-то разгорячился, что и дождика этого моросящего не замечал, а ведь он шёл, я теперь вспоминаю, и капли были — крупные. И всяких прохожих не замечал — а ведь там от дождя всякие красивые девушки бежали прятаться под навес, я с ними позже разговорился и ещё удивился: отчего же я их не отметил, хоть бы и краем глаза? Они ведь были тут, а я не видел.

И человека падающего я, разумеется, тоже не заметил. Во-первых, потому что стоял спиной, а во-вторых, всё-таки и дождь, и всякие голоса, и мало ли что они кричат. Но все почему-то вдруг стали смотреть на меня, а я никак не мог понять: отчего они уставились и чего во мне не так. Но потом у меня слух включился, я не только себя стал чувствовать, а и весь мир; а в этом мире — крик, даже и остаток крика «…же кто-нибудь!».

И я как-то сразу понял, что я и есть тот самый «кто-нибудь», который и должен немедленно куда-то там бежать, а там его уже ждут. И я побежал.

Я пиво на лавочке оставил, а сигарету всё-таки не бросил, потому что я только её подкурил, и подумал, что будет нелепо, если вдруг это там просто ошиблись и звали не меня, а я буду мусорить и выбрасывать длинные сигареты. Мне всё время кажется, что бросать большую сигаретину гораздо большее зло, чем уронить небольшой окурок, потому что мусорнее.

Я поднялся по ступенькам на площадку перед подъездом, а там лежал мужчина, лет 60-ти, наверное. Он лежал на спине, глаза у него закатились, а изо рта чуть слышно хрипело. И лицо у него такое серое-серое было, как небо сверху, и тоже что-то капало, только это были, по ходу, слёзы.

Я растерялся, потому что все смотрели на меня, а все — это немного, но всё-таки и порядком: консьерж смотрел на меня вопросительно; довольно трезвая женщина смотрела на меня и почему-то называла чужим именем. Коля, говорила она, а Коля. Что с тобой, Коля, ты слышишь меня?

А я её слышал, только я ведь не Коля, и я хотел ей сообщить ей об этом, а потом понял, что это она не мне говорит, а лежащему в сером пиджаке мужчине, который как-то внезапно перестал хрипеть.

А я ведь когда-то изучал всякие медицинские науки, только в этот момент ничего умного вспомнить не смог. Я тогда сигарету на парапете оставил, положил голову Коли себе на колени, повернул тело набок и попробовал челюсти: сжаты они у него или нет. И ещё послушал — дышит ли, только, к сожалению, ничего не услышал.

А женщина немедленно полезла по его карманам, и я подумал, что вот так глупо сейчас выйдет: она у него последние 50 рублей найдёт и пойдёт себе в магазин, а я тут останусь. Но женщина оказалась фокусницей почище Копперфильда: она выудила из пиджака чайную ложку показала её мне и сказала, что это хорошо, что ложка нашлась, теперь язык не западёт. Вообще-то у него, мол, никогда эпилептического не было, это просто так ложка. И теперь нужно разжать челюсти и попробовать удержать язык, а то он так и задохнётся.

А Коля уже как-то обмяк весь, и я его голову на коленях держу и думаю: ну вот, плохо это всё. И я на всякий случай его ударил в грудь пару раз — так, как меня когда-то Гуров учил. Только прежде я знал, в каких случаях и куда нужно бить, потому что Гуров говорил о всяких признаках, когда стоит ударить в грудь. А теперь я все эти признаки забыл, и просто так ударил, от бессилия. И челюсти разжал, а там язык. Он такой — бесформенный и мягкий. Я не знаю, как это объяснить — вот он просто такой мягкий, что ты понимаешь, что это какой-то неправильный язык, и ты его от горла вытаскиваешь наружу, а он меж пальцев как каша манная растекается. И запах непонятный — алкоголем не пахнет, а что-то такое… неживое.

Женщина с ложкой видит такое дело и ложку свою пихает прямо в рот Коле, а только я вижу, что она по большей части кашу раньше варила, и всё ей хочется во рту помешать, как вот ту кашу. Я тогда ложку у неё под предлогом удобства отнял, сам прижал язык, и ещё раз Колю хорошенько встряхнул.

И он вдруг дернулся, захрипел страшно-страшно, и что-то у него изо рта полилось, и пена ещё, и глаза задёргались, и потом чувствую — жилка на шее бьётся. И тёплая.

И я тогда ещё немножко с ним посидел, у него глаза открываться стали, а потом Коля и голос подал — как голос, что-то прохрипел, а всё-таки уже и хорошо. И руку стал другой рукой щупать, и глазами водит — туда и сюда.

Я такое дело вижу — консьержа попросил какую-нибудь подушку вынести. Консьерж много газет принёс, я эту стопку под голову Коле положил, приказал пока не трогать, а скорую консьерж ведь уже вызвал, я и пошёл обратно. Хотел сигарету взять, да где там: затолкли в суете, вот тебе и поборолся за чистоту.

Потом скорая приехала, Колю к тому времени уже на стульчик усадили, откуда он, собственно, и сверзился изначально, давление у него страшное нашли — я слышал, помогал ещё Колю до скорой довести.
И когда все разъехались, пиво допил и пошёл себе домой.

А сегодня на Савёловской остановился и вдруг чувствую — запах. Очень знакомый запах. Я тогда осмотрелся, источника запаха не увидел, а всё-таки он был, запах, — я видел, как люди морщат носы, проходя мимо этого места. И место-то никакое не особенное — просто парапет, стоят рядом люди и курят.

Я пошел тогда поскорее от этого места, а сам вдруг этот запах вспомнил, и язык мягкий, и как я обрадовался, когда у Коли изо рта потекла какая-то жидкость, и какая тёплая и живая после стала у Коли шея, и как лицо порозовело. Я ещё подумал: вот в кино, наверное, после этаких событий мне бы принесли какую-нибудь медаль или просто кто-то руку пожал: «Ты, парень, сегодня спас человека!». И мне тогда эта медаль напоминала бы о летнем вечере 05 августа 2007 года. А так у меня остался только этот запах, и он ещё долго за мной будет гоняться — я ведь очень к запахам прибиваюсь. К запахам и цвету. И точно: иду уже в метро — а там на лавочке сидит человек с лицом цвета Коли и на меня внимательно смотрит.

И я тогда понял, почему и зачем дают медали.