Виталик (неоконченный рассказ о необычном случае, приключившемся в Виталиком)

Текст про Виталика случайно обнаружен в старых загашниках. Там была какая-то задумка, но осталась на бумаге только завязка. Перечёл сейчас — загадочно всё. Если кто-то знает продолжение — напишите, а лучше нарисуйте.

Вот она входит в подъезд и, не дожидаясь лифта, бежит по лестнице, цокая каблучками и на ходу роясь в сумочке, роняя нехитрые женские штучки для макияжа; вот она уже переводит дыхание, стараясь попасть ключом в замок, вот и дверь тяжело, основательно подается ее плечу, и что же она видит?

Ее муж, ее славный и добрый Виталик, еще недавно такой большой и уютный, затравленно выглядывает из-за кухонной двери, прикрывая одеялом худые волосатые ноги, на его небритом лице испуг, красные глаза с крупными слезами часто моргают, а руки довольно противно трясутся. Из кухни доносится знакомое шипение крана, устоявшийся запах табака и перегара.

И так они смотрят друг на друга, долго и невыразительно, без слов, и у нее уже начинают наворачиваться горькие слезы, что вот она так и знала, что спешила, дура, думала, что он скучает, а он…, а она даже лифта не стала дожидаться, а он… а она ему в подарок… а он… а она…

Тогда включается холодильник, яростно, словно перечеркивая свою старость; так глуховатый дедуля оживляется при слове «баобаб», и громко и тревожно орет: «Расскажу случай!..», впрочем, так же неожиданно и затихает, но не сейчас.

Встревоженный Виталик вообще теряет последние человеческие черты; не бросая одеяла, рысцой подбегает к двери, громко захлопывает её и долго еще смотрит в глазок, зябко кутаясь и почесывая ногу ногой.

А она безвольно опускается на стул в прихожей, ковыряет носком одной туфли другую, поднимает с пола полотенце и кладет его на колени.

Виталик, наконец, поворачивается, почти успокоившись, садится на пол и откуда-то из трусов достает сигареты с воткнутой в пачку зажигалкой, долго прикуривает, хрипло спрашивает:

— Ты чего с вокзала не позвонила?
— А ты бы встретил, — ехидничает она.
— Да нет. Пива бы купила.
— Ты… Ты… — задыхается она. — Ты… Я не знаю, как тебя назвать после этого. Я думала, он тут скучает, ждет, а он… Посмотрите на него! Ты себя в зеркало видел? Ты хоть знаешь, на кого ты похож? Нет, ты посмотри!

И она сует ему маленькое круглое зеркальце из косметички.

Потом поднимается крик другого рода, извечный дамский крик о судьбе, но это уже не так интересно, потому что эту песню мы и ранее слышали, только ни к чему она не приводила, не приведет и на этот раз, как мы увидим позже.

Виталик действительно смотрится в зеркало, и видно, что он даже частично удивлен тем горестным выражением лица, что смотрит на него из зеркальных глубин, но всей высоты своего падения осознать не может из-за небольших размеров зеркала, хотя и старается осознать ее, эту высоту. Он даже пытается пригладить волосы, трет щеки, зачем-то дергает ухо, сковыривает запекшуюся царапину со лба и с удивлением, теперь уже явным, смотрит на жену:
— Ты как здесь?..

Женщина замолкает, захлебнувшись возмущением.
— То есть, как «здесь»? Я — Наташа, твоя жена. Виталик, что с тобой?.. — и всплескивает руками, собираясь вновь горько плакать.
— Ты, это… Не надо. Ну, не плачь, Наташ. Я все тебе объясню. Ты ж не знаешь ничего… — уговаривает ее Виталик и лезет в трусы за пачкой сигарет. — Я все-все… Ты, это…

В этом месте выключается холодильник. Сразу становится тихо-тихо, как в могиле, только соседи за стеной чем-то своим стучат, по звуку дробят обухом топора хорошие мозговые кости для супа, но все равно, как-то сразу уютно становится в квартире, напряжение падает, она неожиданно для себя успокаивается, утирает непрошеную слезу и начинает деловито переодеваться, мыться с дороги, убирать в квартире, и даже принимается напевать под нос веселенькую мелодию, а он ходит за ней, незаметно бросая тревожные взгляды в окно и поправляя выпадающую из трусов пачку сигарет, не решаясь отчего-то  начать разговора.

Наконец, розовая от горячей воды, с полотенцем на голове и большой чашкой растворимого кофе, она усаживается поудобней в кресло, поджав под себя ноги, достает из сумочки тонкую белую пачку сигарет, звонко щелкает крышкой никелированной зажигалки и глубоко затягивается, положив руки на стол, и всматривается в окно, которое выходит во двор, и из него даже виден краешек горизонта. Она еще раз бросает взор вдаль, заглядывает в сумочку, достает из нее красивый пузырь с яркой этикеткой и ставит его на стол, не глядя на  Виталика, у которого отчего-то появляется деловой блеск в глазах и младенческий румянец. Как кролик к удаву, он заворожённо, ничего более не замечая кругом, приближается к флакону, немного разочарованно приговаривая «»С пульверизатором, сука…»», но блеску в глазах не убавляется.

При этих словах у соседей сверху что-то гулко падает, еще непонятные звуки раздаются, вроде, откашливается кто-то, и начинает негромко пиликать флейта. Негромко по сравнению с дутаром. Потом вступает медведь. Или не медведь, но тогда непонятно, кто может ТАК топать ногами.

И вот, под заунывное музыкальное сопровождение, Виталик профессионально, тупым концом ножа, срубает конец пульверизатора с флакона и с большим удовольствием льет одеколон в высоко задранное горло, отфыркиваясь, словно морж. А Наташа, жена его, с большим удивлением и некоторой брезгливостью смотрит на своего Виталика и представить себе не может, как это он был раньше добрым и славным, эх, Виталик; и даже потихоньку начинает тереть полотенцем крупную слезу, бегущую краем глаза. Но Виталик всего этого не видит и не слышит, он тихо, по-детски, икает, удивленно рассматривая остатки пахучей жидкости крепчайших свойств, широким жестом открывает холодную воду, жадно пьет, держась руками за кран, утолив жажду, пытается завернуть его, но вода все шипит; так, возможно, шипят змеи, когда неопытные орнитологи хватают их руками за горло, может, несколько иначе, но это неважно теперь, потому что Виталик наконец-то принимает вид нормального человека, выпрямляется, в лице появляется подобие той самой доброты, о которой мы столько слышали ранее от Наташи, его жены, из-за которой она, собственно, и полюбила Виталика, доброго, в сущности, человека, но зря, ой зря, как мы увидим позднее; гордой походкой горьковского Человека направляется к столу и садится напротив Наташи.

— Ты, Наташ, это… Ты не смотри на меня, — виновато говорит он. — Я, Наташ, не алкоголик. Так надо, Наташ… Ты не плачь. Мне, Наташ, алкоголь сейчас вот как нужен, — и он показывает рукой, как именно. — Тебя, Наташ, долго не было, ты не знаешь ничего. Я дурак, я знаю, мне бы лечиться, а я вот, видишь…— и показывает опустошенный флакон.

— Одеколон-то зачем? — всхлипывает Наташа.
— Ты же с вокзала не позвонила, — терпеливо объясняет Виталик. — А мне теперь куда на улицу… Я за дверь — ни-ни!
— Давно?
— Так с тех самых пор. Третий день, то есть. — И Виталик почему-то показывает на пустые бутылки, уложенные в пакеты.

И, неуклюже размахивая длинными худыми руками, Виталик начинает сбивчиво молоть какую-то чушь про то, как он выходил из метро, про девчушку совсем не с ангельскими глазами, про листок бумаги (он даже показывает карман, в который положил этот листок, как будто и вправду одет в штаны, так ведь нет, в тех же трусах), и далее, далее…